Эмиль Офин - Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА]

Василий Кузьмич шагал по необъятной заводской территории, держа под мышкой завтрак, завернутый дочерью в пергаментную бумагу. Брать из дому завтрак не было необходимости: рядом с гаражом помещалась заводская столовая, а свободного времени у Василия Кузьмича было сколько угодно, но это правило сохранилось у него еще с тех пор, когда он ездил на настоящем рейсовом автобусе.

Придя в гараж, Василий Кузьмич клал завтрак под сиденье, вешал пальто в кабину и начинал проверять масло, воду и бензин. Потом он доливал аккумулятор и запускал на несколько минут мотор. Вдоволь насладившись ровным гулом всех шести цилиндров, Василий Кузьмич забирался в кузов огромной двенадцатиметровой машины и стирал пыль с плюшевых сидений и с блестящих хромированных поручней.

Так было первые дни, пока он не утолил свою страстную тоску по машине, но так как бензин и масло почти на расходовались, вода не убывала и уровень электролита в аккумуляторе не понижался, Василию Кузьмичу все это надоело, и он начал оглядываться.

Гараж был небольшой — на десяток машин, но запущенный до крайности: со стен свисали клочья паутины, цементный пол был покрыт липкими масляными пятнами, в смотровой яме плескалась вода, и шоферы, когда им нужно было просматривать машину снизу, чертыхались и бросали туда доски, старью колесные диски и всё, что попадалось под руку, чтобы не работать стоя в воде.

Заведующий гаражом, Митрошкин — маленький юркий человек с круглым сытым лицом, в шапке-ушанке и черном пальто с каракулевым воротником—появлялся в гараже по утрам. Он быстро раздавал выписанные путевые листы и талоны на бензин и сразу же уходил. Вечером он забегал на несколько минут — собирал путевые листы и вяло ругал за что-нибудь шоферов. Где он проводил весь день, было неизвестно.

Василий Кузьмич начал с того, что вычерпал из ямы воду и выкинул оттуда всю дрянь. Потом завел старенький пикап, побросал в него ржавые диски, обломки рессор и другой металлический хлам, валявшийся в гараже, и отвез все это на заводскую свалку. Обратным рейсом он завернул в столярный цех, набрал опилок и выпросил несколько деревянных реек. Опилками он засыпал пол, а из реек сколотил решетку и положил ее на дно ямы. Когда два часа спустя он сгреб опилки, на полу не осталось ни одного масляного пятна.

За этими хлопотами незаметно промелькнул день, а когда шоферы вернулись с работы, они не узнали своего гаража: пол блестел, паутина со стен исчезла, и матовые шары под потолком, которые раньше были черными, теперь сверкали белизной, заливая помещение мягким, не утомляющим глаза светом.

— Вот это номер! — восхищались шоферы, — Ай да наш водитель первого класса!

А Федор — парень, который дал Василию Кузьмичу адрес завода, — гордо бил себя в грудь:

— Это ведь я, братцы, нашел Кузьмича! Чинный старик, не то что Митрошкин, который полный день на барахолке торчит.

— Правда, — заметил Петя, шофер легковой машины, — я как-то еду, смотрю, перед универмагом толпа народа — открытия дожидают, И Митрошкин наш там толкается; я его по желтой шапке сразу узнал.

— Вот что, братва, — авторитетно заявил Федор, — с сегодняшнего дня чтобы все было чинно — машины от снега очищать во дворе и в яму с грязными сапогами не лазить. Понятно?

Несколько позже явился Митрошкин. Он не заметил никаких перемен, быстро собрал путевки и ушел.

На следующий день водителей ждал новый сюрприз.

Когда они готовили машины к выезду, вдруг раздался хорошо знакомый баритон московского диктора. Это Василий Кузьмич включил радиоприемник автобуса и открыл двери кузова, чтобы всем было слышно.

— Кто позволил аккумуляторы разряжать? — накинулся на него Митрошкин.

— Много ты в аккумуляторах понимаешь, я же их каждое утро подзаряжаю, — резонно ответил Василий Кузьмич. — А ты небось не озаботился в гараже радио устроить, чтобы люди перед работой известия послушать могли.

— А я предлагаю не нарушать…

— Тихо! — гаркнул Федор. — Ноту передают!

Когда все машины разъехались, Василий Кузьмич надел свое кожаное пальтецо и неторопливо пошел в проходную.

Начальник охраны, стройный парень с комсомольским значком на гимнастерке, выслушав старого шофера, замотал головой:

— Нет, фотографии из личных дел вынимать воспрещается.

Василий Кузьмич оглянулся на вахтеров и, наклонившись к уху начальника охраны, что-то зашептал.

Глаза комсомольца загорелись. Он засмеялся и хлопнул старого шофера по плечу:

— Здорово придумал, Кузьмич! Пойдем в клубный корпус, я сам тебя к художнику сведу — он мне дружок. Так вернее будет.

Вечером, забежав в гараж, Митрошкин услышал громкий хохот. Шоферы, собравшись у доски объявлений, неудержимо смеялись.

При его появлении все вежливо расступились, и зав-гар понял, почему водители смеются. На доске была вывешена большая карикатура: среди толпы у дверей универмага Митрошкин отчаянно пробивается вперед, уличные часы показывают без пяти минут одиннадцать, а внизу надпись: «Вот чем некоторые граждане занимаются в рабочее время».

— Кто разрешил повесить это безобразие! — завопил Митрошкин и протянул руку к рисунку.

Федор быстро закрыл своей широкой фигурой доску объявлений и хмуро сказал:

— Насчет безобразия чинно сказано, а трогать — не смей, потому что это называется — критика. Понятно?

Солнце ярко сияло в прозрачном высоком небе. С крыш падали звонкие капли, но внизу снег не таял: стоял сильный мороз, резкий ветер гнал сухую колючую поземку.

Василий Кузьмич сидел в заводской столовой и грел пальцы о стакан чая. Рядом лежал принесенный из дому завтрак. Входная дверь хлопнула, и вместе с клубами пара вбежала девушка. Она была в одном платье, только шерстяной платок, покрывающий голову, перекрещивался на груди и был завязан сзади большим узлом.

Светлая прядка волос прилипла к вспотевшей от быстрого бега щеке.

Девушка встала в очередь в кассу. Она нетерпеливо переступала ногами в маленьких серых валеночках и все время торопила стоящих впереди.

Василий Кузьмич дождался, пока она отдала талоны официантке, забрал свой чай и пересел за ее столик.

— Здравствуй, дочка, — сказал он, улыбаясь всеми морщинами, — можно мне тут присесть? Я поругать тебя хочу.

— Меня? — удивилась девушка. — За что же?

— За то, что по морозу голышом бегаешь. Мое дело, конешно, сторона, только так ведь простудиться насмерть можно, — Василий Кузьмич пожевал губами и вздохнул. — Была у меня младшенькая, такая же, как ты, красавица и вот этак же озоровала. Ну, простудилась и померла…

Дезушка испуганно взмахнула длинными ресницами и сочувственно поглядела на Василия Кузьмича. Принимая от официантки тарелку супа, умоляюще попросила;

— Любочка, миленькая, тащи сразу второе.

Она, обжигаясь, начала быстро есть и очень серьезно сказала:

— Я не озорую — необходимость заставляет: в пальто бежать тяжело, а перерыву всего один час. — Лицо ее озарилось светлой нетерпеливой улыбкой. — Вот пообедаю и побегу в ясли сына кормить.

— Так ты, дочка, мамаша, стало быть? — удизился Василий Кузьмич.

Она гордо кивнула, но вдруг нахмурилась. — Люба, а нельзя ли мне манную кашу с молоком или сырники. Мне острого нельзя.

— А что я сделаю, Аленушка, раз в меню нет, — развела руками официантка.

Василий Кузьмич покачал головой:

— Слушай, дочка, ведь ясли у седьмого корпуса — отсюда девятьсот метров, я по спидометру знаю. Это почти километр.

— Вот потому и бегаю без пальто, — кивнула Аленушка. — Да не я одна, — она сделала широкий жест рукой.

Василий Кузьмич огляделся. Он легко насчитал за соседними столиками десятка полтора так же торопливо обедающих женщин.

Старый шофер нахмурился и вдруг строго сказал:

— Без меня никуда не уходить.

Он встал и быстро вышел из столовой, провожаемый удивленным взглядом Аленушки.

Через несколько минут Василий Кузьмич вернулся. Он вышел на середину столовой и, сняв с головы шапку, внятно сказал:

— Которые здесь женщины, одним словом, кормящие, после обеда будут доставлены в ясли и потом обратно до цеха.

— Полно шутить! — раздался чей-то удивленный голос.

— Ты что же это — впрямь, отец? — спросила высокая молодая женщина.

Василий Кузьмич обиженно пожевал губами:

— Стар я шутки строить. Ешьте, не торопитесь, машина подождет.

Холодный мартовский ветер налетел резкими злыми порывами, гоня перед собой белую сухую поземку. Но двенадцатиметровый красавец автобус, наполненный довольными, смеющимися женщинами, плыл, словно корабль в бурю, по необъятной заводской территории. Он только презрительно пофыркивал своим стосильным мотором, да шелковые занавески легонько колыхались на ходу.